Наталья Дмитриева - Колос времени [СИ]

Время остановилось. Или перестало существовать.

Тело девушки скрутило от страшного холода, но она даже не заметила этого, потрясенно глядя вокруг. Когда-то давно (ей тогда было четыре или пять лет) бабушка привела в планетарий, и Вера на всю жизнь сохранила воспоминание о том наивном восторженном упоении, с которым впервые разглядывала звездное небо на расстоянии вытянутой руки. Потом она еще не раз испытывала похожие чувства, и повод для них был как будто гораздо серьезней, чем отражение звезд на потолке; картины признанных мастеров, музыка гениальных композиторов, романы великих писателей, а также рассветы и закаты, туман, лежащий на склонах гор, водопады, сверкающие в солнечных лучах, осенний листок в прозрачной луже и даже какая-нибудь былинка, трогательная в своей неповторимой прелести – все это в той или иной мере задевало ее душу, будоражило воображение, всем этим девушка готова была восхищаться вполне искренне и осознанно. То было зрелое восхищение профессионального художника с десятилетним стажем работы, прошедшего хорошую питерскую школу. И хотя Вера не сомневалась в пользе высшего образования, но она никогда больше не ощущала такой полной радости, такого бурного восторга и одновременно – беспомощности перед лицом настоящего "всамделишнего" чуда, как в тот далекий день, когда над ее запрокинутой головой торжественно плыли Орион и Большая Медведица. Никогда, до этой минуты.

Время остановилось, и окружающий мир стал похож на огромный кусок кинопленки, небрежно свившийся в кольца. Каждый человек, каждый предмет, каждое движение как бы отбрасывало по сторонам множественную тень. Но в отличие от обычных теней, серый и плоских, эти проекции были красочными, яркими, объемными – они напоминали картинки из гигантского волшебного фонаря, спроецированного на кристалл с миллионом зеркальных граней. Одни тени уходили в прошлое, они были четкими, хорошо прорисованными, выпуклыми как рельефы Парфенона, их можно было рассмотреть во всех подробностях; другие стремились в будущее в будущее, и события, которые они показывали, выглядели туманными и расплывчатыми, словно отражения на покрытой рябью воде. Были еще картины, гораздо более многочисленные – ряды их, закручиваясь спиралью, терялись в бесконечности. Как будто эскизы, выполненные рукой гениального мастера, ничем не уступающие окончательному варианту, но по каким-то причинам отодвинутые в сторону. Их прикрывал флер знакомой Вере паутины, воздушный, искристый, словно сотканный из миллионов сверкающих снежинок, гонимых ветром – и мир, окутанный их серебристым ореолом, был невообразимо, непередаваемо прекрасен…

Из глаз Веры безостановочно катились слезы, застывая ледяными дорожками на щеках. Грудь сдавило, и внутри появилась та щемящее-ноющая боль, которая возникает только при встрече с истинной красотой. Девушка шевельнулась, и по рядам бесчисленных отражений пробежала хрустальная рябь. Невесомые обрывки флера взвивались в воздух, рассыпаясь радужной пылью, под ними как основа на вытертом ковре проступали плотные белые лучи, сплетенные в замысловатом узоре. Вера замерла, и колышущаяся ткань мироздания, медленно затухая, приняла прежний завершенный вид. Отголоски эха, перекликающиеся со всех сторон, постепенно стихли. Наступившая тишина ватой легла на уши.

Красоту и неподвижность застывшего в безвременье мира нарушал один лишь неугомонный Колос, точно непоседливый ребенок в чинном кругу взрослых упорно нежелающий оставаться в покое. Сейчас он больше напоминал огромный полураспустившийся тюльпан, уходящий корнями прямо в основу мира. Его гибкий стебель изогнулся, соцветие, выточенное из куска золотистого янтаря с черными и темно-зелеными прожилками, позванивая кончиками остей, игриво раскачивалось перед Вериным лицом. Над ним, наполовину скрываясь в тучах, маячила гигантская петля, похожая на уродливую затяжку – в том месте, где она начиналась и заканчивалась, основа перекосилась и выглядела неряшливо.

С усилием, будто во сне девушка приподняла руку, касаясь гладкого стебля. По кончикам пальцем пробежало приятное тепло, мгновенно растекшееся по всему телу. Ледяной налет на коже растаял, сбегая вниз щекочущими ручейками, сведенные конечности расслабились, и Вера, чуть не упав, качнулась вперед, повисая на Колосе. Тот приветливо пощекотал остью ее шею.

Девушка судорожно вздохнула, обеими руками прижимая Колос к себе. Из глаз снова хлынули слезы, капая на грудь и ластящееся к ней соцветие.

– Прости меня…

Колос сочувственно качнулся, мазнув краешком по щеке.

– Прости. – Всхлипывая, Вера перетащила его под синеватый контур остановившейся на полпути молнии и отступила, чувствуя, как к сердцу вновь подбирается могильный холод небытия. – Прости, пожалуйста…

Колос горделиво распрямился, устремляя соцветие вверх и распушая ости.

Заледеневшая девушка отвернулась, встречаясь взглядом с Никифором.

Время тронулось с места, плавно набирая ход.

Молния сорвалась с небес и ударила в башню.

Восточная Ливония, замок Зегельс, 1509 год

Грозу, бушевавшую накануне дня святого Варнавы, в Зегельсе запомнили надолго. К утру дождь прекратился, но сизые растрепанные тучи еще полдня тянулись по небу, изредка брызгая вниз холодной моросью.

К полудню завал во дворе успели разобрать, каменные глыбы оттащили к внешней стене и сложили аккуратной горкой, закрепив деревянными подпорками. Но донжон продолжали обходить стороной, стараясь даже не ступать на отбрасываемую им корявую тень. Молния не разрушила башни – всего лишь выбила кусок парапета и угловую часть стены, обнажив ступени потайной лестницы, и черная проплешина с оплавленными краями, прекрасно видимая из любой точки замка, внушала его обитателям суеверный ужас.

Ночью многие видели сверкающие над донжоном огни и слышали странные голоса, звучащие как бы из неоткуда. Когда же в западном коридоре паласа были найдены растерзанные тела, молва об этом разом облетела окрестные селения и пошла гулять по округу. Никто уже и не сомневался, что ночью сам дьявол, приняв волчий образ, пришел в Зегельс, проникнул в него, несмотря на поднятый мост и запертые ворота и загрыз господина коменданта и его гостя, имени которого толком никто не знал. О том, что последовало за этим, говорили шепотом, гадая между собой: то ли дьявол, не насытившись кровью двух человек, хотел обрушить весь замок в преисподнюю, но не смог, с рассветом убравшись восвояси, то ли Господь по милости своей ниспослал ангела, дабы изгнать нечистый дух, и отзвуки их битвы раскололи башню.

Капеллан трижды с молитвой обошел двор, кропя его камни святой водой, и уже начал было обсуждать с управляющим господином Вегнером, допустимо ли устраивать жертвам оборотня христианское погребение или по совету старожил стоит как можно скорей без огласки зарыть их в замковом рву, предварительно забив в грудь осиновый кол, как вдруг прибыл вестовой от орденской братии. Узнав скорбные вести, ливонец распорядился погрузить тела на телегу и отправить в Крейцбург, родовое владение Хорфов, после чего зашел к фрау Элизе и долго с ней говорил – но вот о чем, не могли узнать даже сплетницы-служанки.